Корб и все, все, все

Царю и боярам было очень неприятно, что иностранцы застали их при таком занятии, наконец Нарышкин объявил им через переводчика, чтобы они отправлялись в дом князя Ромодановского, которому нужно переговорить с ними об одном деле. Но так как они медлили исполнить это приказание, то им было передано от имени царя, что если они не послушаются, то это не пройдет им даром. Нисколько не испугавшись этой угрозы и сознавая себя свободными людьми, тем с большей смелостью отвечали они: «Мы не обязаны слушать ничьих приказаний. Если князю нужно переговорить с нами о чем-либо, то он знает дорогу к дому, где живет посланник, при котором мы состоим; там место гораздо для этого удобнее», — и с тем ушли. В погоню за ними пустился один офицер в надежде, обскакав и остановив перед ними лошадь, схватить их и насильно отвести туда, куда посылали их бояре. Но сила была на стороне чиновников, так как их было много и они были бодрее духом. Заметив, однако ж, что человек этот решается наконец употребить против них более решительные меры, они убежали в безопасное место. Может быть, что в наказание за их неуместное любопытство бояре хотели принудить их исправлять то же самое дело, при котором они застали бояр, и в то время, как чиновники стали бы этим заниматься, те смотрели бы на них.

05.02.1699. В городе прилеплены объявления, чтобы явились все, записанные в военную службу, кроме только боярских слуг и всех тех, кто на каком-либо законном праве принадлежит господам.

Подвергали пытке одного соучастника в мятеже. Вопли, которые он испускал в то время, как его привязывали к виселице, подавали надежду, что мучения заставят его сказать правду, но вышло совсем иначе: сперва веревка начала раздирать ему тело, так что члены его с ужасным треском разрывались в своих суставах, после дали ему тридцать ударов кнутом, но он все молчал, как будто от жестокой боли замирало и чувствие, естественное для человека. Всем казалось, что этот страдалец, изнемогши от излишних истязаний, утратил способность испускать стоны и слова, и потому отвязали его от виселицы и сейчас же спросили: «Знает ли он, кто там был?» — и точно, к удивлению присутствующих, он назвал по имени всех соумышленников. Но когда дошло вновь до допроса об измене, он опять совершенно онемел, и хотя, по приказанию царя, жгли его у огня целую четверть часа, но он все-таки не прерывал молчания. Преступное упорство изменника так раздражило царя, что он изо всей силы ударил его палкой, которую держал в руках, чтобы через это прекратить его упорное молчание и добыть у него голоса и слов. Вырвавшиеся при этом с бешенством у царя слова: «Признайся, скот, признайся!» — ясно показывали, как он был страшно раздражен. 

Князь Голицын просил к себе около 11 часов ночи бранденбургского посла, извиняясь в столь позднем приглашении тем, что имеет переговорить с ним о важных делах. Не знаю, откуда взяли москвитяне обыкновение исправлять свои дела второпях, ночью, вместо того, чтобы заняться ими днем. Быть может, частые свидания вельмож с иностранцами возбуждают подозрение в государе, который своим самовластием внушает больше ужаса, чем почтительного страха.

06.02.1699. Бранденбургский посланник имел первое сношение [конференцию] с главным председателем Посольского приказа Львом Кирилловичем Нарышкиным.

07.02.1699. Врач Цопот начал анатомические упражнения в присутствии царя и многих бояр, которые, по царскому повелению, принуждены находиться при этих опытах, хотя они им и противны.

Царь изволил обедать у князя Бориса Алексеевича Голицына и отдыхать в прошлую ночь в его доме.

 
Один из бывших на допросе мятежников воткнул себе кинжал в горло, но у него недостало сил для совершения самоубийства; однако же он сделал себе такую рану, которая без нужного пособия могла бы причинить ему смерть. Но так как для государя было очень важно, чтобы он преждевременной смертью не освободился от пытки и истязаний, то и приказал он употребить все врачебные средства для излечения раны, и, чтобы врачи старательнее пользовали больного, он постоянно находился сам при приготовлении лекарств и даже успокоил преступника.

08-09.02.1699. На великолепном обеде у господина Адама Вейда присутствовали царь, бояре, иностранные послы и большое число других чиновников. Царь, погруженный в глубокие размышления, имел более смутный, чем веселый вид.

10.02.1699. Прибыло дворянство, созванное новыми указами, и ожидает дальнейших распоряжений. Тем, которые явились было в военную службу, объявлено, что они не могут быть приняты в нее. Кажется странным, что известие о прекращении военных действий могло произвести общую печаль; даже те, которые до сих пор так горячо желали мира, были оным недовольны. Быть может, они лицемерят, боясь оскорбить [царя] выражениями удовольствия.

11.02.1699. Царь хотя и недоволен своим двухгодичным перемирием, но так как изменить этого уже нельзя, то он был принужден приказать, чтобы прибили во всеобщее известие объявления, что в нынешнем году не будет никакого похода, и чтобы те, которые были для оного призваны, возвратились по известным правительству домам. Царь повелел из числа восьмидесяти полковников, родом немцев, сорок человек уволить, чтобы приберечь деньги, употребляемые на их содержание, к тому времени, когда окажется потребность покрыть более нужные расходы; пятьдесят же русских полковников могут остаться на службе, но только без жалования.

Вновь обнаружились опасные смуты. В Сибири шестьсот всадников под именем татарской орды делают повсеместные набеги и опустошают страну грабежами, хищничеством и разбоями.

Всеобщими объявлениями, прилепленными в разных местах, простой народ призывался в Преображенское присутствовать при наказании стрельцов за государственное преступление. Преступников казнили в разных местах. Многим отрубили головы, ста другим обрезали носы и уши, некоторым палач, приложа клеймо к лицу, напечатлел на нам изображение орла, как неизгладимый знак бесчестия.

12.02.1699. Один иностранец, облеченный, по понятию всех народов, священным званием, так как он уполномочен ходатайствовать о делах противоположного Московскому Северного края, выпив чрез меру вина, поехал в карете по городу, чтобы освежиться на открытом воздухе, и так долго продолжал свою прогулку, пока необходимость не принудила его вернуться домой. Карета его дорогой зацеплялась, разбивалась и до того наконец изломалась, что уже не могла выдержать тяжести хозяина и кучера. Счастье, что он не попался в руки московским ночным бродягам: они могли бы его лично оскорбить и даже убить, так как московская чернь с особенным удовольствием пользуется случаем неистовствовать и издеваться над немцами. Сегодня имели мы явное тому доказательство. Один из наших скороходов, понимающий московский язык, встретясь с одним русским, услышал, как тот произносил с бешенством разные ругательства против немцев: «Вы, собаки немцы, — говорил он, — довольно уж вы на свободе обирали и грабили: пора уже унять вас и казнить!» Скороход, имея свидетеля этим обидным словам солдата, позвал его и велел задержать этого человечишку, но по приказанию господина императорского посла предоставлено было солдатам расправиться, как хотят, с этим ничтожным человеком, и те, раздев, порядочно отдули его палками.

13.02.1699. День ужасный, так как сегодня казнено двести человек. Этот день несомненно должен быть отмечен черной краской. Все были обезглавлены топором. На пространной площади, прилегающей к Кремлю, были приготовлены плахи, на которые осужденные должны были класть головы. Я измерил шагами длину плах и нашел, что ширина вдвое их длины. Его царское величество с известным Александром, общество которого он наиболее любит, приехал туда в карете и, проехав через ужасную площадь, остановился неподалеку от нее, на том месте, где тридцать осужденных поплатились головой за свой преступный заговор. Между тем злополучная толпа осужденных наполнила вышеозначенную площадь. Тогда царь пошел туда, для того чтобы при нем были казнены те, которые в отсутствие его составили святотатственный замысел на столь беззаконное преступление. Между тем писарь, становясь в разных местах площади на лавку, которую подставлял ему солдат, читал во всеуслышание собравшемуся народу приговор на мятежников, чтобы придать большую известность безмерности их преступления и справедливости определенной им за оное казни. Народ молчал, и палач начал трагедию. Несчастные должны были соблюдать известный порядок: они шли на казнь поочередно; на лицах их не видно было ни печали, ни ужаса предстоящей смерти. Я не принимаю за мужество подобное бесчувствие к смерти, но думаю, что это самоотвержение и презрение к жизни проистекали у них не от твердости их духа, а единственно от того, что, сознавая, как много они обесчестили себя своим ужасным преступлением, и вспоминая о жестоких истязаниях, претерпенных ими на днях, уж не дорожили более собой и жизнь им опротивела. Одного из них провожала до самой плахи жена с детьми, испуская пронзительные вопли. Прежде чем положить на плаху голову, отдал он на память жене и милым детям, горько плакавшим, перчатки и платок, который ему оставили. Другой, подойдя по очереди к плахе, сетовал, что должен безвинно умереть. Царь, находившийся от него только на один шаг расстояния, отвечал: «Умирай, несчастный! А если ты невинен, пусть вина за пролитие твоей крови падет на меня!» Кроме царя и вышеупомянутого Александра присутствовали еще некоторые из московских вельмож. Одному из них царь сказал, чтобы и он взялся за топор; а когда тот ответил, что он не имеет достаточной для этого смелости, то царь попрекнул его дураком.

По окончании расправы его царское величество изволил ужинать у генерала Гордона, но был невесел и очень распространялся о злобе и упрямстве преступников, с негодованием рассказывая генералу Гордону и присутствовавшим московским вельможам о закоренелости одного из осужденных, который в минуту, как лечь на плаху, осмелился сказать царю, стоявшему, вероятно, слишком близко к плахе: «Посторонись, государь! Это я должен здесь лечь». Из 150 человек только трое, сознаваясь в преступлении и государственной измене, просили его царское величество, в присутствии которого давали свое показание, о прощении, а потому государь освободил их от смертной казни и простил им их преступление, так как они оказали себя достойными царской милости. На следующий день назначена была новая расправа, на которую царь приглашал генерала Гордона, так как он желал казнить преступников новым, еще неизвестным его народу способом — не топором, а мечом. В тот же вечер многократно упомянутый мной Александр ездил в карете на все перекрестки города и часто показывал обнаженный меч, давая тем знать, с каким нетерпением ожидает он кровавой трагедии следующего дня.

Поймали, прежде чем совершенно стемнело, какого-то русского разбойника, с восемнадцатью человеками из его шайки, и посадили в темницу.

14.02.1699. В Преображенском, у воеводы Шеина, происходил выбор офицеров.

Сто пятьдесят мятежников проведены к Яузе. Говорят, что царь отрубил мечом головы восьмидесяти четырем мятежникам, причем боярин Плещеев приподнимал их за волосы, чтобы удар был вернее. Три меча были приготовлены для этого употребления. Один из них, когда царь им замахнулся, разлетелся вдребезги, и удар не последовал. Казаки, участвовавшие в этом мятеже, были четвертованы и после того посажены на позорный кол, для того, чтобы все знали, какая казнь ожидает впредь тех, которые, побуждаемые беспокойным духом, решатся на подобное дерзкое преступление. Пяти другим, имевшим более коварные замыслы, отрублены сперва руки и ноги, а потом и головы.

По распоряжению царского почтмейстера, должно в четверг относить на почту письма: прежде принимались они в субботу.

15.02.1699. Императорский посол желал было переговорить с Львом Кирилловичем Нарышкиным, но получил в ответ, что Нарышкин должен сперва доложить о том царю.

Прибыли четыре итальянских францисканца, апостольские миссионеры, назначенные в Китай, в сопровождении какого-то поляка, терциария св. Франциска, служащего им переводчиком и сопровождающего их только до Москвы. Они привезли письма от императора, польского короля и Венецианской республики, в которых эти государи и Венеция просили царя, чтобы он дозволил миссионерам следовать в Китай кратчайшей дорогой через Сибирь.

Бранденбургский посол угощал великолепным обедом представителей других держав и многих немецких офицеров.

Около пяти часов вечера происходило совещание императорского посла с боярином Львом Кирилловичем Нарышкиным и думным [дьяком] Емельяном Игнатьевичем Украинцевым. Главнейшие его статьи состоят в следующем.

Первая. Его священное императорское величество, снисходя к нижайшим просьбам имперского города Бремена и принимая во внимание сообщенные этим городом достоверные сведения о претерпеваемом им недостатке в хлебе, препроводил к его царскому величеству дружеское и братское письмо от 26 ноября, в котором просит его царское величество разрешить этому городу свободную в его областях закупку хлеба и беспошлинный вывоз оного. Его царское величество не только оказал бы этим благодеянием особенное одолжение означенному городу и положил бы прочные основания торговле, но и обязал бы августейшего к обоюдной снисходительности. Вторая статья касалась отправления францисканских монахов кратчайшей дорогой через Сибирь в Китай. Совещание окончилось предложением об этих двух и некоторых других статьях доложить царю.

Его царское величество присутствовал на свадьбе какого-то полковника Миаса.

18-19.02.1699. Господин императорский посол угощал великолепным обедом всех представителей иностранных держав и других знатных лиц из Немецкой слободы.

В Москве очень много разбойников. Дерзость их более еще, чем численность, составляет отличительную черту Москвы. Лютость, развивающаяся в разбойниках избранной ими жизнью, заглушает в их сердцах всякое чувство человеколюбия и стыда. Они даже при совершенном дневном свете не боятся показываться. При первых сумерках, так что было еще светло, напал один из разбойников на слугу, следовавшего за своим господином, царским врачом Цопотом, и обобрал его; он бы и убил его, по своему зверскому обычаю, если бы врач, заметя происходившее, не помешал мошеннику исполнить его замысел, подав, с некоторыми прохожими, попавшимися ему по счастью навстречу, скорую и неожиданную помощь.

Господин императорский посол с прочими иностранными послами был приглашен к ночи, от имени царя, полковником бароном фон Блюмбергом в загородный дом князя Ромодановского полюбоваться потешными огнями. Первый изображал три короны с надписью: «Да здравствуют!», второй — два сердца, соединенные в одно, с надписью: «Да здравствует!», третий — также два сердца, соединенные в одно, но без слов.

21.02.1699. Особа, играющая роль патриарха, со всей труппой своего комического духовенства праздновала торжественное посвящение Вакху дворца, построенного царем и обыкновенно называемого дворцом Лефорта. Шествие, назначенное по случаю этого обряда, выступило из дома полковника Лимы. Патриарха весьма приличное облачение возводило в сан первосвященника: митра его была украшена Вакхом, возбуждавшим своей наготой страстные желания. Амур с Венерой украшали посох, чтобы показать, какой паствы был этот пастырь. За ним следовала толпа прочих лиц, отправлявших вакханалии: одни несли большие кружки, наполненные вином, другие — сосуды с медом, иные — фляги с пивом и водкой, последним из приношений во славу сына земли. И так как по причине зимнего времени они не могли обвить свои чела лаврами, то несли жертвенные сосуды, наполненные табаком, высушенным на воздухе, и, закурив его, ходили по всем закоулкам дворца, испуская из дымящегося рта самые приятные для Вакха благоухания и приличнейший фимиам. Чубук, имеющий то достоинство, что воображение человека, даже наименее наделенного в этом отношении природой, разыгрывается, когда он для удовлетворения своей привычки втягивает в себя дым из этого орудия, был также на сцене при этом обряде. Театральный первенствующий жрец подавал чубуком знак одобрения достоинству приношения. Он употреблял для этого два чубука, накрест сложенные. Кто бы в самом деле подумал, что изображение креста, драгоценнейшего символа нашего спасения, могло служить игрушкой!

22.02.1699. Московские вельможи и представители всех иностранных держав, приглашенные от царя к столам, заставленным кушаньями, приготовленными с царской роскошью, и к великолепному двухдневному пиру, явились в новый дворец, посвященный «вчерашними церемониями» Вакху. Там находился князь Шереметев с крестом Мальтийского ордена на груди. Он очень искусно подражает обычаям немцев и носит платье одинакового с ними покроя, за что в большой у царя милости и почете, но бояре ненавидят его из опасения, чтобы, пользуясь царским благоволением, он еще более не возвысился. Такова уж природа людей, что они завидуют возвышению других; в особенности же им противно, если счастье слишком щедро для равных им по положению. Царь, увидев, что некоторые его офицеры из подражания моде носили платье просторнее обыкновенных, обрезал им слишком длинные рукава, делая при этом такие замечания: «Вот это тебе во всем мешает; при этом на всяком шагу может с тобой случиться какое-либо приключение: либо прольешь стакан, либо нечаянно обмакнешь рукав в суп. А из этого сделай себе валенцы!»

Последняя неделя перед сорокадневным постом называется у русских Масленицей, потому что хотя и воспрещается есть мясо, но разрешается зато масло. Я бы скорее назвал это время вакханалиями, потому что русские в эти дни заняты только гульбой и в ней проводят все время. Нет никакого стыда, никакого уважения к высшим, везде самое вредное самовольство, как будто бы ни один судья и никакой справедливый закон не вправе взыскивать за преступления, в это время совершаемые. Разбойники пользуются такой безнаказанностью, и потому почти ни о чем более не слышно, как о смертоубийствах и похоронах. Правда, что в некоторых местах стоят часовые для предупреждения этих бесчинств, но от них мало пользы, так как и они постоянно пьяны и запятнаны общими пороками, потому никто их и не опасается, а смотреть за ними некому. Многие патриархи выказывали похвальное рвение, стараясь совершенно искоренить эту заразу нравов, но более ничего не могли сделать, как только сократить время этих шалостей, продолжавшихся прежде четырнадцать дней. Они убавили это время восемью днями, чтобы бесчинство, от которого, по закоренелости обычаев, совершенно излечить невозможно, по крайней мере порождало менее зла вследствие сокращения времени этих мерзостей.

23.02.1699. Пир продолжался сегодня целый день, и не позволено было идти для отдыха домой. Иностранным послам были отведены покои, где они могли отдыхать в определенные часы, по истечении которых была смена, и они должны были становиться на места других в плясках с припевами и в разных танцах.

Говорят, что один из министров ходатайствовал перед царем, чтобы он своего любимца, Александра, возвел в дворянское достоинство и дал ему звание стольника, на что царь отвечал: «Александр уже и без того присваивает себе почести, на которые не имеет права, и честолюбие следует более унимать, чем поощрять».

24-25.02.1699. Посланник получил следующее решение на предложенные статьи недавней конференции. 1. Францисканские монахи должны отправиться в Китай через Персию. 2. Прошение города Бремена в настоящее время удовлетворить невозможно, потому что само Московское государство страдает от дороговизны хлеба, а в будущем обещать нельзя ничего, так как то, что может случиться вперед, темно и никому не известно. Этот ответ правительства был справедлив. Само Московское царство нуждалось в хлебе; цена на оный возвысилась на месте в три или четыре раза против обыкновенного, в более же отдаленных местах, к Азову, в семь раз.

Нашли по разным частям города десять человек, убитых различными жестокими способами.

26.02.1699. Генерал Лефорт, по царскому приказанию, великолепно угощал всех чиновников, отправляющих важнейшие должности при приказах.

Определен новый денежный налог по следующему расписанию: на каждого чиновника наложена подать соразмерно должности, которую он исправляет: думный дьяк оценен в тысячу, дьяк в двести рублей. В этом же размере с одинаковой точностью идет оценка до последнего писца.

Двухлетнее путешествие москвитян не осталось для них бесполезным. Они выучились пополнять истощенную царскую казну. По предложению генерала Лефорта, как утверждают москвитяне, повелено запирать в определенный час городские ворота, и кто после того пожелал бы пробраться в город, должен заплатить копейку, если желает пропуска только для одного себя; если же он имеет при себе животных, то должен заплатить столько копеек, сколько вводит с собой скота.

27.02.1699. Князь Ромодановский сообщил сведения об этом законе всем представителям иностранных держав, потому что и они не могут быть от него освобождены, так как и его царское величество обязался не уклоняться от оного.

Нашли в кабаке трех человек, убитых неизвестными разбойниками, поэтому москвитянин, живший в кабаке, взят к допросу, чтобы указать тех, которые пили у него ночью. Надеются, что этой мерой можно будет открыть виновника смертоубийства.

28.02.1699. Бранденбургский посол приглашен на прощальный отпуск. Пристав приехал за ним в царском экипаже, а чиновники были снабжены лошадьми из царской конюшни, но после оказалось, что все это было приготовлено без ведома царя, и потому отпуск отложен до другого дня.

Вблизи Кремля, в двух местах, казнены тридцать шесть мятежников, а в Преображенском сто пятьдесят. 

Вечером даны были с царской пышностью разные увеселения. Собрание любовалось зрелищем потешных огней. Знаменитейшие из москвитян и иностранные послы были приглашены в Лефортовский дворец, так как оттуда лучше можно было видеть искусственные огни. Царевич и всепресветлейшая княгиня Наталья, любимая сестра царя, были также зрителями этих огней, но из особой комнаты. Согласно с нравами страны царь держит в отдалении от себя молодых князей. Здесь думают, что этим внушается более почтения к венценосному отцу. Мнение вполне справедливое, но только там, где народ чтит не того государя, которого любит, но того, которого боится, так как через уединение государь может внушать только больше боязни, но не больше любви.